ЗАГАДКА. 14 мая 1905 года у северных "ворот" Цусимского прохода противники встретились. В 1 час 49 минут пополудни левая носовая шестидюймовая башня броненосца "Князь Суворов" отдала пристрелочный выстрел, и сражение, получившее впоследствии название Цусимского, началось.

Итоги известны. Эскадра, посланная решить исход войны, перестала существовать. 22 боевых корабля пошли на дно, за неполные сутки было убито, утонуло, сгорело заживо и пропало без вести 5045 русских моряков. Россия, потерпев небывалую в истории своего флота катастрофу, на долгие годы была отброшена в разряд второстепенных морских держав.

Однако выстрел флагманского "Суворова" обозначил не только начало. Открыв решающую фазу боя, он завершил цепь событий: исчерпывающего объяснения некоторым из них не найдено до сих пор.

Именно так! Казалось бы, все "белые пятна" Цусимы стерты давным-давно, но "маневр Того" - тот самый, который был начат за минуты до выстрела "Князя Суворова" и справедливо считается центральным тактическим эпизодом боя главных сил,- вызывает споры и ныне и по праву может быть назван главной загадкой Цусимского сражения.

Почему?

Прежде всего потому, что до сих пор не выяснена истинная значимость японского тактического хода; мнения историков на этот счет различны, зачастую противоположны. Одни считают "маневр Того" блестящим образцом флотоводческого искусства, предопределившим решительную победу. Другие же, напротив, склонны здесь видеть грубейшую тактическую оплошность, загнавшую Того в "тесный угол" и поставившую его буквально на грань поражения. Кто прав?

Сомнения в правильности "общепринятой" версии Цусимы высказывались уже не раз, но вот английский историк Вествуд в 1970 году сделал поразительное "открытие" фактов, лежавших более полувека у всех на виду! Анализируя победную реляцию японского командующего (которую, кстати, две недели строго редактировал японский Морской Генеральный штаб), Вествуд обнаружил, что в описании начальной фазы боя адмирал Того... лжет! Адмирал самовольно поменял местами два следовавших друг за другом тактических действия, в результате чего радикальным образом нарушилась их причинно-следственная связь. И фальсификация затронула не какие-либо частности, но центральный и принципиальнейший "ключ" боя - все тот же "маневр Того"!

Столь явная подтасовка могла быть предпринята лишь с единственной целью. По-видимому, истинная картина боя содержала настолько пагубные для репутации Того характерные подробности, что их - даже при наличии блестящего материального результата - надлежало во что бы то ни стало скрыть.

Вот это-то ловко скрытое японцами нечто и станет теперь главным предметом нашего поиска. Но прежде вернемся к началу суток 14 мая 1905 года и начнем с того, что моряки называют "театром" и "обстановкой".

ОБСТАНОВКА И ТАКТИКА. Того имел достаточно времени (считая с падения Порт-Артура, почти пять месяцев), чтобы заранее подготовить варианты встречи с русскими на всех возможных путях прорыва 2-й Тихоокеанской эскадры в Японское море. Поэтому, когда около шести утра Рожественский скомандовал курс норд-ост 60O и тем окончательно обозначил свое намерение, адмиралу Того не понадобилось напряженно размышлять, он просто приступил к исполнению заранее разработанного плана "Восточный проход".

Оба командующих прекрасно сознавали, что битва будет решающей. От ее результатов зависел исход борьбы за владение морем, исход самой войны и даже, как объявил Того сигналом по флоту, "судьба империи". Рожественский имел основания полагать, что японский командующий постарается свести необходимый риск к минимуму и применит самые надежные, самые беспроигрышные тактические приемы.

Лучшим способом действий в правильном бою двух броненосных флотов считался в то время "маневр поперечной палочки над буквой "Т", то есть охват головы или хвоста неприятельской колонны. Сторона, осуществившая такой охват, получала возможность сосредоточить на выбранной цели всю мощь огня своего стреляющего борта, в то время как противник, используя лишь половину артиллерии, мог отвечать только в узкие носовые или кормовые углы, причем сосредоточению его огня мешали бы ближайшие к неприятелю свои же корабли. Таким образом флот, выигравший начальную позицию "палочки над "Т", получал над своим противником не менее чем двойное огневое превосходство и в первые же минуты боя мог нанести ему непоправимый урон.

Если бой предполагается в открытом море, а силы врагов примерно равны, успех маневра "палочки" зависит от многих случайных факторов. Совсем иное дело, если один из противников вынужден форсировать подготовленную к обороне узкость. Здесь его путь жестко определен и обороняющаяся сторона может заранее рассчитать маневр, чтобы встретить неприятеля в уже готовой позиции "палочки над "Т".

Эскадре вице-адмирала Рожественского приходилось именно идти в узкость. А главные силы Соединенного флота Японии под командой адмирала Хейхатиро Того обороняли эту узкость.

Следовательно, помимо явного материально-технического превосходства (считая и полуторное превосходство в скорости эскадренного хода), японцы располагали всеми без исключения выгодами внешней обстановки. Для победы им оставалось только исполнить заранее выверенный план.

СБЛИЖЕНИЕ (АДМИРАЛ РОЖЕСТВЕНСКИЙ). Как упомянуто, около 6 утра Рожественский скомандовал эскадре курс норд-ост 60O - на середину Восточного прохода. С этого момента путь его точно соответствовал всем предварительным допущениям адмирала Того.

В 9.50 броненосные силы русской эскадры начали перестроение в боевую линию, то есть в одну кильватерную колонну.

Это перестроение, пожалуй, было единственным движением Рожественского, которое не вызвало впоследствии острой критики. Действительно, поскольку русский адмирал не выслал вперед разведку, он мог, по-видимому, лишь догадываться об истинном месте японских главных сил. Ожидая их внезапного появления, он поспешил загодя изготовиться к встрече и заранее перестроил эскадру из походного порядка в боевой.

Увы, это как будто вполне разумное и соответствующее канонам тактики действие некоторое время спустя свел на нет сам же адмирал Рожественский.

В 12.00 на судах взяли полуденную обсервацию и уточнили место. По прошествии пяти минут, по-прежнему следуя серединой прохода, Рожественский скомандовал эскадре еще одну перемену курса. Исполняя, рулевые поставили курсовую отметку против румба норд-ост 23O, что означало последний отрезок пути. Ни мысов, ни препятствующих движению островов впереди уже не было - карандашная черта прокладки указывала теперь точно на Владивосток.

В 12.20 на "Суворове" взвился новый сигнал и эскадра начала еще одно перестроение. Следуя за флагманом, 1-й броненосный отряд совершил два последовательных поворота и оказался отделенным от основного строя. Теперь вместо прежней боевой линии получился необычный порядок двух параллельных, смещенных уступом колонн; правую составил отстоящий от левой колонны на 8-10 кабельтовых и продвинутый вперед на половину своей длины отряд четырех новейших броненосцев типа "Бородино".

Этим странным "уступом", который свел на нет все выгоды прежней боевой линии, Рожественский продолжал идти вплоть до появления на горизонте неприятельских главных сил.

В отличие от действий Того, объяснимых и вполне логичных, действия русского адмирала вызывают по крайней мере недоумение.

Во-первых, Рожественский как будто полностью отказался от разведки, ограничившись тем, что выслал лишь слабый передовой дозор. Во-вторых, он не оказывал ни малейшего противодействия неприятельским разведывательным крейсерам и они наблюдали за русской эскадрой совершенно беспрепятственно. Случайно возникшую стрельбу по "Идзуми" он оборвал сердитым сигналом "не бросать снарядов понапрасну", а на семафор командира "Урала" - вспомогательный крейсер "Урал" располагал самой мощной на эскадре радиотелеграфной станцией,- запросившего разрешения перебивать в эфире японские радиопереговоры, он ответил столь же резким и тоже запрещающим сигналом: "Не мешать!".

В-третьих, наконец, перестроение в "уступ"... Зачем адмиралу понадобился строй, вдвое ослабивший боевую мощь эскадры? Тем более что в условиях ограниченной видимости противник мог открыться внезапно, и тогда Рожественский, имея слабейшие суда в самостоятельной колонне, рисковал быть разбитым по частям в первые же минуты боя.

Итак, с одной стороны мы наблюдаем стремление к бою, образцовый план и четкое его выполнение; с другой же, напротив, видимое отсутствие какойлибо руководящей идеи, пассивность и безразличие.

Сближение флотов представляло собой самую первую, неявную фазу боя.

МИФ. Традиционно считают, что Того не просто выиграл сражение, но выиграл его как флотоводец, продемонстрировав "высокие образцы" тактического искусства.

Совсем иначе оценивают роль адмирала Рожественского. Считается почти очевидным, что его тактика представляла собой цепь грубейших оплошностей, причем львиная доля всех его так называемых ошибок была совершена им до открытия огня, то есть на предварительных фазах боя.

Обратимся же к ситуации, которая сложилась у северных "ворот" прохода в 1 час 49 минут пополудни 14 мая. Японцы только что вошли в поворот, носовая шестидюймовка броненосца "Князь Суворов" отдала пристрелочный выстрел.

К этому моменту тактическое положение русской эскадры вдруг сделалось исключительно выгодным, так как она выиграла для себя первый залп, получила неподвижную точку пристрелки и возможность бить по противнику всем левым бортом своей линии.

Того же, напротив, оказался в "тесном углу". Связанный выполнением маневра, он подставил себя под русский огонь и вплоть до окончания поворота не мог ответить всеми стволами своей эскадры, то есть он уступил Рожественскому начальное огневое превосходство.

Трудно поверить, но факт: Рожественский, несмотря на все свои так называемые ошибки, незримый тактический поединок выиграл, а Того ту же неявную фазу боя проиграл, притом проиграл ее по всем без исключения пунктам.

Что же дал Того его пресловутый "маневр"?

В 1917 году автор капитального труда о Цусиме капитан 1-го ранга граф Капнист сравнил "маневр Того" со знаменитым маневром Нельсона при Трафальгаре и с прямотой убежденности заключил, что "расчеты... Нельсона и Того были аналогичны" и что "оба адмирала пожали неисчислимые плоды своей разумной отваги".

Отвага подразумевает риск. Безусловно, поворот Того под дулами русских пушек был рискован. И, казалось бы, риск здесь вполне оправдал себя, ибо результатом "маневра Того" явился несомненный тактический успех - японская эскадра пришла в позицию "палочки над "Т" слева от головы русской линии.

Однако можем ли мы объявить отвагу японского адмирала "разумной", а риск, связанный с его маневром, оправданным?

Нет. Мы видели, что для завершения заранее рассчитанного плана Того оставалось лишь скомандовать поворот вправо на 55 градусов, и та же самая "палочка" была бы осуществлена в совершенной безопасности, за пределами досягаемости русских пушек. Следовательно, для достижения той же цели Того избрал не лучший, но худший из всех возможных способов. Мало того! Всеми тактическими преимуществами, полученными им к моменту открытия огня, Рожественский был обязан исключительно "маневру Того", то есть, повторим, японский адмирал сам вручил своему противнику то, чего тот был заранее и безнадежно лишен, и сам подставил свою эскадру под русские пушки. В течение долгих четверти часа "маневр Того" работал не на японскую, но на русскую сторону, и победу Соединенный флот одержал не благодаря, но вопреки странному решению японского адмирала.

Вывод: "маневр Того" явил собой не "блестящий образец", но грубейшую тактическую оплошность, и утверждение о якобы "тактической победе" японского адмирала есть миф.

Однако хотя сущность "маневра Того" ясна, причины его остаются загадкой, и остается тот же вопрос: почему?

НЕДОСТАЮЩЕЕ ЗВЕНО. Незадолго до встречи с противником Рожественский должен был, очевидно, предпринять нечто внезапное, заставшее Того врасплох.

Однако мы знаем, что, как ни странно, последний час сближения флотов характерен не столько действиями, сколько очевидным бездействием русской стороны. Достаточно длительное время Рожественский шел в строе двух колонн прежним курсом норд-ост 23O, а последнее перестроение начал лишь после того, как Того обозначил новое направление атаки.

Единственным действием русского адмирала, которое по-настоящему (а не по Фальку) предшествовало первому повороту Того, было перестроение в "уступ", законченное в 12,30, то есть почти за час до визуальной встречи противников. Так может быть, разгадку "маневра Того" и следует искать в этом странном перестроении Рожественского?

Многие из действий русского командующего принято считать нелепыми. К адмиралу Того историки проявляют больше снисхождения, однако по сути его внезапный отказ от всех своих преимуществ и явно нецелесообразный бросок влево странен не менее (если не более), чем "уступ" Рожественского. Что же получается? Вслед за нелепым действием одной стороны еще большую нелепость производит другая сторона, а результат - ситуация, редкая по своим выгодам для заведомо слабейшего противника.

Случайность? Или же умысел, хитрость?

Попробуем, вглядываясь в действия Рожественского, не подменять их анализ ссылками на патологическую бездарность адмирала.

ПРИМАНКА. Минутная стрелка обежала первую четверть после полудня. Эскадра идет пока в строе боевой линии, но вот-вот последует сигнал к перестроению в "уступ". Курс-норд-ост 23O, на Владивосток. Японцы к тому времени повернули на вест и уже около получаса на сравнительно малой скорости "поднимаются" к оси прохода.

Рожественский знал, что японцы уже заступили ему дорогу. Он знал также, что главные силы Того находятся на расстоянии всего 35 миль, у северных "ворот" прохода. Наконец, изменение расстояния до передающих станций позволяло ему с хорошей точностью вычислить, что Того прекратил движение встречным курсом и держится теперь на створе "ворот".

Не составляло труда предугадать, что японцы применят самый беспроигрышный тактический прием - "палочку над "Т". Конечно, Того постарается рассчитать ее лучшим образом, согласуя свой ход со скоростью русской эскадры.

И, конечно, он расположится для атаки справа от русского курса, ибо маневр влево Рожественскому ограничивали острова Цусима.

Что мог противопоставить японскому плану вице-адмирал Рожественский? Ничего. Поворот назад исключался, маневр был стеснен узкостью, оставалось идти вперед, под неотвратимо нависшую "палочку". Японский командующий назначил место, выиграл время и выбрал наилучшую из возможных позицию. Имея ко всему прочему полуторный запас скорости, он владел инициативой и контролировал обстановку.

"Малочисленной и совершенно слабой стороне,- писал Клаузевиц, - которой уже не может помочь ни осторожность, ни мудрость, в тот момент, когда ее покидает осознавшее свое бессилие искусство, хитрость еще предлагает свои услуги как единственный якорь спасения".

Сложившаяся обстановка означала для Рожественского беспощадный расстрел. Следовательно, последний шанс адмирала - так изменить обстановку, чтобы Того сам отказался от маневра охвата.

"Хитрец вызывает в суждении противника... такие ошибки, которые представляют последнему дело не в настоящем свете и толкают его на ложный путь",- писал Клаузевиц.

Но что могло бы подтолкнуть на "ложный путь" японского командующего, на стороне которого были все выгоды сложившейся ситуации? Только одно - внезапное предложение еще более верного, решительного и, если угодно, более красивого средства достижения победы.

И вот... В 12.20, исполняя сигнал адмирала, русская эскадра перестроилась в две параллельные колонны. С точки зрения тактики Рожественский совершил недопустимое - расчленил свои силы. Тихоходный и разнокалиберный "музей образцов" (восемь судов 2-го и 3-го отрядов) оказался отделен от боевого костяка эскадры и более не составлял единого целого с четырьмя новейшими броненосцами типа "Бородино". Если бы противник теперь явился вдруг слева на расстоянии прицельного выстрела, участь левой колонны - слабейшей и лишенной поддержки "ведущего квартета" - была бы решена в считанные минуты. Иначе говоря, Рожественский отдавал "музей образцов" на съедение, как бы предлагая противнику разбить себя по частям.

Надо ли удивляться, что впоследствии историки дружно признали "уступ" Рожественсного бессмысленным.

Однако новый строй русских, при всей его выгодной для противника нелепости, содержал одну существенную и досадную для Того деталь - по странному стечению обстоятельств "музей образцов", предназначенный в жертву, был выставлен слева от русского курса, то есть с противоположной от японцев стороны. Неприятельскому командующему предлагалась как бы альтернатива - либо прежняя "палочка над "Т", либо отказ от нее и стремительный бросок на левую сторону, где японцам - стараниями русского адмирала уже обеспечено полуторное численное и подавляющее огневое превосходство.

Приманка, вводящая в искушение, выставлена. Рожественский сделал ход, ему оставалось последнее, самое невыносимое, - ждать.

Волна катила с левой кормовой четверти, встречая на пути хвост небогатовского отряда. В бледной голубизне расплывалось солнце, горизонт закрывала мгла. Команды обедали. Ели торопливо и наскоро, не покидая постов, расчеты, например, прямо у орудий, по-турецки скрестив ноги... Стрелки хронометров, пройдя никому не ведомую черту, начали отсчитывать последний час сближения.

Мыслей адмирала нам знать не дано, известно лишь, что внешне он был непроницаем и суров, как обычно. Однако есть все основания полагать, что в последний час перед боем он переживал самую тяжелую, самую мучительную в своей жизни неопределенность.

Удалось ли угадать? Верен ли расчет "за противника"? Действительно ли Того выбрал лучший вариант и сближается сейчас справа, выдерживая расчетную скорость? Если да, то приманка расположена верно, вынуждая неприятеля к колебанию. Если же нет...

Беспокоили также разведчики-японские, разумеется. С одной стороны, пристальный взгляд их оптики был необходим, ибо что толку в приманке, если тот, кому она предназначена, не видит ее? С другой же... Рожественский желал демонстрировать японцам "слона", однако была и "муха", некая подробность, которую во что бы то ни стало нужно было пока скрыть от адмирала Того.

ЛОВУШКА. В сказанном нет бессмыслицы. Русским необходимо было перестроиться перед боем, и Того, без сомнения, этого перестроения ждал.

Для командующего Соединенным флотом все определилось час назад: хитрость Рожественского не удалась, а сам русский адмирал пока - мог полагать Того - не знает о своей неудаче, ибо разведки не вел и сработала ли подставленная им приманка, не ведает. Теперь же, с приходом флотов на вид друг друга, тот факт, что японцы открылись справа от русского курса (в двух румбах по носу головного "Князя Суворова"), лучше всяких слов должен убедить Рожественского, что хитрость его разгадана.

Русскому адмиралу оставался выбор: либо вновь перестроиться в линию и тем хотя бы отдалить предстоящий разгром, либо идти в прежнем строе, то есть всерьез отдать на съедение слабейшие отряды.

Либо - либо. Либо японская "палочка", либо расстрел "музея образцов". Последнее, очевидно, гарантировало бы скорый и безусловный конец всей русской эскадры. Потому, мог полагать Того, обратное перестроение русских в линию должно состояться. В этом убеждал здравый смысл. Поэтому, едва лишь русские встали из мглы, на "Миказа" взвился заранее приготовленный сигнал, и Того начал охват "головы" неприятельской линии, хотя ни "головы", ни самой русской линии пока, конечно, не видел. Но что же с того? Рожественскому некуда деться, он сам скомандует перестроение в одну колонну и сам подставит голову своего "ведущего квартета" под уже пришедшую в движение японскую "палочку".

Секунды складывались в минуты, "палочка" опускалась все ниже, но Рожественский все так же шел строем двухколонн. По-видимому, надеялся на что-то. На чудо?

Эскадры сходились. Того, прямой и бесстрастный, держал "Суворова" в стеклах бинокля. А Рожественский, будто зачарованный видом неприятельской мощи, все медлил. Почему?! Реконструируя происшедшее, можно представить его так.

Прошла минута, прошла другая. Утекла третья, а "музей образцов" все так же следовал в отдельной колонне. На четвертой минуте Того опустил бинокль - нужды в нем более не было, ибо Рожественский сам уже решил свою судьбу. Время, отпущенное ему на перестроение, истекло. Того мог торжествовать. Получалось, Рожественский перехитрил сам себя. Непростительное его промедление привело к тому, что "музей образцов" из приманки обратился в самую настоящую жертву. Теперь ничто не мешало Того уничтожить русскую эскадру по частям.

Надо отдать должное оперативности японского адмирала. Из драгоценных секунд он не упустил ни одной.

Того отказался от готовой "палочки над "Т" - без сожаления! Он скомандовал немедленную перемену курса - на противника. Рукояти телеграфа встали на "самый полный" и перегретый пар, брошенный в цилиндры, толкнул поршни с чудовищной силой. Расшибая волну, броненосцы набрали ход, чтобы как можно скорее "атаковать головные суда левой колонны".

То, что было дальше, Фальк назвал "скачкой вперегонки со временем". Сравнение красочное, тем более что дрожь палуб и режущий лица ветер добавляли напряженности и азарта. Однако в отличие от настоящих скачек результат гонки был предрешен. Того не то что предвидел финал - он знал его. Рожественский недопустимо промедлил, и теперь никакая сила, никакое чудо не могли помочь ему успеть совершить необходимое перестроение. Узлы хода и кабельтовы дистанции - все, втиснутое в расчет, работало на адмирала Того.

"Миказа", мощно вспахивая воду, достиг воображаемой линии, протянувшейся от "Князя Суворова" к Владивостоку. Пройдя ее в доли секунды, он устремился дальше, на левую сторону русского курса. За ним, с очередностью вагонов курьерского поезда, летели махины "Сикисима", "Фудзи", "Асахи"... Обернувшись влево. Того удовлетворенно кивнул - глядя в лоб флагманскому "Суворову", он отчетливо видел, что русские все еще идут в двух колоннах. Расчет, согласно которому Рожественский не мог успеть с перестроением, подтверждался блестяще.

В 2 часа 02 минуты (или в 1 час 42 минуты по русскому времени), когда вся японская линия перешла на левую сторону русского строя. Того довернул еще к зюйду. Теперь противники, имея друг друга в левых носовых четвертях, сближались встречными курсами. Расстояние между "Миказа" и русскими головными броненосцами стремительно сокращалось.

Можно представить себе, что в течение двух-трех следующих минут Того вообще не смотрел в направлении противника. Может быть, демонстрировал хладнокровие. Как бы ни было, вновь подняв стекла "цейсса", он не поверил глазам. Объекта атаки, левой колонны русских, больше не существовало. Не было у них и сумятицы спешного перестроения.

Первым, мощно расталкивая воду, вздымался флагманский "Князь Суворов", а за ним... Да! За ним, заканчивая выравнивать линию, шла в кильватер вся русская эскадра.

Произошло невероятное - Рожественский успел. Вместо разнокалиберного "музея" на Того надвигалась боевая линия, возглавляемая грозным "ведущим квартетом".

Чудо? Нет. Просто расчет Того был неверен, а хитрость Рожественского, обнажив скрытое до поры "второе дно", удалась превосходно.

"ТЕСНЫЙ УГОЛ". Роли противников поменялись, почти побежденный Рожественский воспрянул, а Того, почти торжествовавший победу, вдруг явственно ощутил могильный холодок поражения.

Да, именно так. Новая позиция японцев была не просто невыгодной, но в прямом смысле слова гибельной.

"В то время как Того рассчитывал, что в начальный период боевого соприкосновения корабли левой русской колонны будут закрывать его от прицельного огня правой, последняя уже завершала перестроение и выходила в голову левой колонны... Так что если бы Того не отказался от своего намерения и продолжал бы "спускаться" на контркурсах с русской линией, то в определенный момент броненосным крейсерам его арьергарда противостояли бы четыре броненосца типа "Суворов", и японские крейсера... в течение нескольких минут были бы разнесены в клочья".

Последнее верно. Не уступавшая русским в средствах нападения японская эскадра существенно уступала им в средствах защиты. Крейсера японского арьергарда, хотя и называясь "броненосными", не могли противостоять русским снарядам калибра 305 миллиметров, и потому прохождение на контркурсах "под розгами" прицельного огня было бы для них равносильно безусловной гибели. Здесь, конечно, Того было уже не до жиру, быть бы живу. Движение навстречу русским означало катастрофу, разгром, потерю на первых же залпах половины корабельного состава. Спасением мог быть только поворот обратно, причем немедленный, ибо жерла русских пушек уже пришли в движение, нащупывая цель.

Скорейшим способом перемены курса был поворот "все вдруг", то есть одновременный поворот всех судов линии на 180O. Скорейшим, однако не лучшим. При повороте "все вдруг" порядок судов в колонне менялся на противоположный, и по окончании маневра флагманский "Миказа" оказался бы замыкающим, а линию возглавил бы последний из концевого отряда крейсеров. В результате Того со своим штабом оказался бы выключенным из руководства боем, ибо эффективное управление - из-за ненадежности и уязвимости тогдашних средств связи - мог осуществлять только головной корабль, и чаще всего по принципу "делай, как я".

Мог ли Того решиться на такое? Мог ли он сам, добровольно, в первые же секунды боя устраниться от командования и вверить "судьбу империи" какому-то младшему флагману, еще и ошарашенному внезапно свалившейся на него ответственностью?

Нет, ни в коем случае. К победе ли, к поражению, но в голове эскадры должен идти "Миказа", тем более что в глазах всей Японии флагманский корабль и сам флагман составляли нераздельное целое.

Значит, оставалось последнее. В 1 час 45 минут пополудни на фалах развернулся сигнал, предписывая эскадре поворот "последовательно" влево на обратный курс.

Того знал, что дарит противнику неподвижную точку пристрелки и драгоценные 15 минут. Он знал, что уступает Рожественскому важнейший первый залп. Он знал, наконец, что все орудия левого борта русской линии нащупывают сейчас одну и ту же цель - головного "Миказа" под флагом командующего Соединенным флотом. Выхода, однако, не было. Из всех зол Того выбрал меньшее, хотя само по себе отнюдь не малое. Получалось почти как в сказке: прямо пойдешь - арьергард потеряешь, обратно пойдешь - голову расшибут...

Вот этот-то поворот, необходимую плату за одну лишь возможность спасения, маневр, посредством которого Того буквально уносил ноги, и оценили впоследствии как "блестящий образец" и назвали "маневром Того", по аналогии с "маневром Нельсона". Но слова остаются словами. А обратившись к фактам, видим здесь полную и решительную тактическую победу адмирала Рожественского. Хитрость его удалась, дерзкий замысел воплотился, и Того пришлось лихорадочно выбирать между поражением безусловным и поражением весьма вероятным.

Здесь можно было бы подвести черту.. Ответы на все "почему" как будто получены, причины события ясны, и загадки "маневра Того" больше не существуют. Однако...

Однако в 1 час 49 минут пополудни битва не кончилась, а только началась выстрелом. "Суворова". Результат известен. Сутки спустя Россия потерпела поражение, балтийская эскадра перестала существовать, было убито, утонуло, сгорело заживо и пропало без вести 5045 русских моряков. Вновь, хотя и по другому поводу возникают "почему".

Почему бой, начатый с явным преимуществом русских, обернулся для них катастрофой? Почему начальный тактический выигрыш Рожественского не имел продолжения и не только не привел к победе, но и не позволил эскадре уйти от поражения?

КАРТОННЫЙ МЕЧ. В 1892 году решением Морского технического комитета (МТК) на вооружение русского флота был принят облегченный артиллерийский снаряд, превосходящий по своим бронебойным свойствам все зарубежные образцы. За счет снижения веса начальная скорость снаряда была увеличена почти на 20 процентов, что позволяло поражать броню на невиданных доселе дистанциях - до 5,5 километра. Конструкция запальной трубки, которой снабжали новый снаряд, отвечала той же цели - улучшить его бронебойное действие. "Нарочито замедленное действие этого взрывателя предусматривалось для того, чтобы снаряд, пройдя первую... преграду, взорвался внутри корабля".

Новому снаряду, казалось, не было равных на всех флотах, и русские моряки всерьез считали, что располагают лучшим в мире оружием.

Никто не подозревал пока, что на первый взгляд прогрессивное решение МТК было на самом деле роковым и расплата за него наступит тринадцать лет спустя, в северных "воротах" Цусимского прохода. В отличие от русского японский снаряд не обладал повышенной бронебойностью. Прилежно следуя за английскими учителями, японские проектанты сделали ставку на фугасное действие разрывного заряда.

"Японские снаряды, не в пример нашим, рвутся не только от удара об твердый предмет, но и об воду, причем выпускают черный дым, дают массу осколков и поднимают громадный столб воды. Это, собственно говоря, не снаряды в нашем смысле, а прямо особого сорта мины, которые... производят одинаковый эффект как на дальнем, так и на ближнем расстоянии... Очень обидно и горько, что у нас не могли додуматься до такой простой идеи..." - писал в своем донесении командир крейсера "Олег" капитан 1-го ранга Добротворский.

"Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины... Они рвались от первого прикосновения к чему-либо, от малейшей задержки в их полете. Поручень, бакштаг трубы, топрик шлюпбалки - этого было достаточно для всесокрушающего взрыва... Стальные листы борта и надстроек на верхней палубе рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей; железные трапы свертывались в кольца; неповрежденные пушки срывались со станков..." - вспоминал после Цусимского боя В.И. Семенов.

Так выглядело на практике то, что в книгах называется "сильнейшим фугасным действием". Ставка японцев не на бронебойность, а на силу взрывчатого вещества торжествовала успех. Пикриновая кислота - она же лиддит, она же знаменитая "шимоза" - исправно разрывала борта, вспучивала палубы, выкашивала людей смертельным разлетом осколков...

"А потом - необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает] Я видел своими глазами, как от взрыва снаряда вспыхивал стальной борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней! Такие трудногорючие материалы, как койки, чемоданы, сложенные в несколько рядов, траверзами, и политые водой, вспыхивали мгновенно ярким костром... Временами в бинокль ничего не было видно - так искажались изображения от дрожания раскаленного воздуха..." (Вл. Семенов. "Бой при Цусиме", С-Пб., 1912).

В довершение всего "шимоза" давала выброс удушливого дыма, который действовал, по сути, как отравляющее вещество. Люди, вдохнувшие его, умирали потом в мучениях...

На мостиках, палубах, в башнях и казематах русских броненосцев творился ад. В силу вступал еще один фактор, предусмотренный конструкторами "шимозы". По их расчетам, картины разрушений и смерти должны были нравственно сломить бойцов, и цельный организм экипажа должен был обратиться в скопище зараженных паникой существ, утративших волю и желающих лишь одного - спасения. Но вот эти расчеты не оправдались. Паники не было. Истекающие кровью, обожженные, отравленные газами русские моряки не покидали постов до конца, и орудия, которые могли стрелять, стреляли.

Нет, дух экипажей не был сломлен. До последних мгновений люди верили, что они платят смертью за смерть, что снаряды их попадают в цель и что на японских судах - несомненно! - творится нечто подобное. И что, возможно, перелом близок, и надо лишь продержаться, потерпеть, пересилить, превозмочь, выдюжить.

Увы. Ни стойкость, ни мужество, ни даже профессиональное умение не могли перевесить неравенства средств, ибо ответный ущерб, наносимый неприятелю русскими снарядами, был ничтожен.

Прежде всего сказались дистанции боя. Расстояние между противниками превышало предельные 5,5 километра, и потому главное свойство облегченного русского снаряда - его бронебойность - переставало работать. Ни русский, ни какой-либо другой снаряд в мире не мог пробить на этих дистанциях лист 203-миллиметровой крупповской брони.

Во-вторых, конструкция взрывателей. Их "нарочитое замедление" приводило к тому, что при попадании в небронированные поверхности русский снаряд пронзал оба борта навылет, не успев взорваться.

В-третьих, фугасное действие пироксилина. Оно (особенно в сравнении с японской "шимозой") было чрезвычайно слабым. Даже если взрыватель "с замедлением" ухитрялся сработать, то разрыв заряда причинял неприятелю ничтожные повреждения. Ни о настоящем фугасном, ни об осколочном, ни тем более о зажигательном действии русских снарядов не могло быть и речи.

В-четвертых, наконец, заполнявший снаряд пироксилин имел повышенную влажность (до 30 процентов), и, даже когда взрыватели срабатывали нормально, добрая половина русских снарядов не разрывалась.

"Выйдя на верхнюю палубу, я прошел на левую сторону между носовой 12-ти- и 6-дюймовыми башнями посмотреть на японскую эскадру... Она была все та же!.. Ни пожаров, ни крена, ни подбитых мостиков... Словно не в бою, а на учебной стрельбе! Словно наши пушки, неумолчно гремевшие уже полчаса, стреляли не снарядами, а... черт знает чем!.. С чувством, близким к отчаянию, я опустил бинокль..." (В. Семенов).

Ни сам Семенов, ни кто-либо еще из русских моряков не подозревали тогда об истинном соотношении сил, обусловленном качеством оружия. Точный анализ, проведенный десять лет спустя, вскрыл поистине ошеломляющую картину. Выяснилось, что по весу выбрасываемого в минуту взрывчатого вещества (главный поражающий фактор) японцы превосходили русских не в два, не в три, не в пять, но... в пятнадцать раз! Если же учесть относительную взрывную силу "шимозы" (по сравнению с пироксилином большую по крайней мере в 1,4 раза), соотношение в пользу Того и вовсе устрашает - больше, чем двадцать к одному! И это при условии "штатной" сухости пироксилина и нормальной работы взрывателей, то есть если бы разрывался каждый из русских снарядов, попавших в цель. Введя еще одну поправку, получаем, что соотношение сил в пользу японцев - до тридцати к одному!

Благословляя моряков "кровью смыть горький стыд родины", царское правительство вручило им картонный меч. Ни искусство адмирала, ни мастерство специалистов, ни стойкость и мужество команд не могли спасти от гибели эскадру, посланную в бой с преступно негодным оружием.

Но что же все-таки русские артиллеристы? Действительно ли их подготовка была никуда не годной, а стрельба "дурной"? Нет. И японские корабли "вовсе не были такими невредимыми, какими казались", говорят историки, основываясь на свидетельствах очевидцев.

Прежде всего для многих, кто находился на палубах японских кораблей, "маневр Того", вовсе не показался "блестящим образцом", ведь сразу же вслед за поворотом "Миказы" дал себя почувствовать сосредоточенный русский огонь.

"Первый пристрелочный выстрел с "Суворова" дал перелет, но вскоре верный прицел был найден, и, согласно наблюдениям находившегося на борту "Асахи" британского морского атташе, русские снаряды хорошо ложились вокруг японских броненосцев. Припомнив похвальные отзывы о русской стрельбе и наблюдая "хорошую точность" и "кучность" огня русских броненосцев, британский атташе готов был думать, что Того загнал свои корабли в безвыходный "тесный угол", - читаем мы в книге Вествуда "Свидетели Цусимы". Вот что писал сам этот вышеупомянутый атташе, кэптен Пэкинхем:

"Первый пристрелочный выстрел Рожественского лег всего лишь в двадцати двух ярдах (около 20 м, меньше ширины корпуса броненосца!) по корме "Миказы"... и быстро последовавшие за ним другие русские снаряды ложились почти так же близко... Часть русского огня преследовала "Миказу" в то время как остальная часть, постепенно усиливаясь, концентрировалась в точке японского поворота. Я с интересом наблюдал, как каждый последующий корабль приближался к "горячей точке" и входил в нее, с удивительным везением избегая серьезных повреждений".

Как видим, о "дурной стрельбе" нет ни слова. Напротив, отмечена четкая концентрация огня в двух точках, причем в считанные минуты! Что же касается "удивительного везения" японцев, то здесь Пэкинхем вполне искренен, он не мог знать, что русские снаряды почти безвредны. Между тем "первые русские залпы избавили японцев от приятных иллюзий. В них не было и намека на беспорядочную пальбу, напротив, для дистанции в 9 тысяч ярдов это была необычайно точная стрельба, и в первые же несколько минут "Миказа" и "Сикисима" получили ряд попаданий шестидюймовыми снарядами. Того, отдав команду, уже не мог отменить маневра, и потому ощутил неприятную тревогу".

И вот, наконец, что по тому же поводу писал уже знакомый нам Эдвин Фальк, биограф и почитатель таланта адмирала Того: "Процент попаданий у русских был низок, однако их снаряды столь плотно ложились вокруг японского флагмана, что тот терпел попадание за попаданием".

Отмечая факт, американский историк почему-то стесняется быть точным. Дело в том, что особой "плотности" русского огня быть не могло, ибо стреляли по "Миказа" только пять головных судов, а остальные семь сосредоточили огонь по точке японского поворота. Следовательно, те "попадание за попаданием", которые Фальк не в силах отрицать, могли быть обусловлены только исключительной точностью русской стрельбы. Кстати, судя по японским источникам (которые склонны занижать собственные повреждения и потери), "Миказа" получил в этом бою около тридцати попаданий снарядов крупных калибров.

Много это или мало?

Если учесть, что успех артиллерийского боя всегда "питает сам себя" и что разрушения на русских кораблях нарастали лавиной (пожары, гибель людей, выход из строя орудий и приборов управления огнем), то можно с высокой степенью уверенности заключить, что большинство попаданий "Миказа" получил в краткие минуты полной интенсивности русского огня, то есть во время "маневра Того". Тем более что по завершении поворота "Миказа" занял позицию в голове японской "палочки" и с тех пор находился в зоне досягаемости лишь одного-двух русских головных броненосцев (которые, кстати, более остальных терпели от сосредоточенного японского огня).

"Шестидюймовая бортовая броня "Миказы" была дважды пробита русскими снарядами с дистанции 8000 метров, и примерно в это же время (на протяжении первых 15 минут боя.- В.Ч.) 12-дюймовый снаряд разорвался на правом крыле мостика, едва не задев осколками самого Того".

Нетрудно представить, что осталось бы от мостика и от командующего Соединенным флотом, если бы начинкой русского снаряда была "шимоза"! И это в первые минуты боя, в самом начале того, что было признано впоследствии "блестящим" японским образцом!

От русского огня терпел не только "Миказа". Русских попаданий (судя по отметинам, их было всего 150) не избежал ни один из японских кораблей. "Броненосный крейсер "Асама" был вынужден покинуть линию уже в 2 часа пополудни (то есть на протяжении тех же 15 минут! - В.Ч.), после того как три последовательных попадания вывели из строя его руль". Так обошелся "Асаме" почти мгновенный его проход через "горячую точку". Что было бы с ним да и с остальными судами японского арьергарда, если бы русские снаряды взрывались, а не просто долбили металл "мертвым весом"?

"Вполне возможно,- полагает Вествуд,-что если бы разрывалась большая часть русских снарядов (если хотя бы пироксилин в них не был сырым! - В.Ч.), то результат сражения мог бы стать иным".

Нет, орудия эскадры стреляли не в белый свет. Адмирал был неправ, принимая на себя вину. Упрека не заслужил ни он сам, ни его подчиненные. Русские артиллеристы оказались на высоте и вполне достойными своих товарищей со славных "Варяга" и "Стерегущего". Но им вручили "картонный меч".

Цусимская катастрофа явилась своего рода гранью между двумя периодами русской истории. Это был последний и наиболее убедительный урок, доказывавший полную несостоятельность правительственной системы крепостнического и бюрократического абсолютизма.
Все эти мысли вихрем проносились в моем сознании, когда я с помощью Новикова выбрался на ют «Орла», чтобы своими глазами видеть происходящее. Да, я теперь видел воочию эти серые корабли под флагом «восходящего солнца»! Просматривая их силуэты, я узнал все броненосцы и броненосные крейсера. «Миказа» приблизился к группе наших кораблей и проходил в трех кабельтовых от «Орла». Был виден его правый борт. На нем я заметил только сбитую фор-стеньгу и две круглые пробоины в носу, уже закрытые небольшими деревянными щитками, подкрашенными под цвет борта. Орудия были в чехлах, все сигнальные фалы на командном мостике в исправности. А этот корабль был главной мишенью нашего огня в течение всего предшествующего дня.
Недалеко от меня на юте «Орла» собралась группа матросов с младшим боцманом Воеводиным. С выражением крайнего удивления они рассматривали проходивший перед нами «Миказа».
Воеводин подошел ко мне: «Это не та эскадра, с которой мы сражались вчера. Мы же видели, как попадали наши снаряды, а эти невредимы. Мы отбились от одной эскадры, а сегодня нас окружила другая. Вчера у них были четырехтрубные корабли. Где же они?»
Ко мне подошел мичман Карпов, геройски руководивший пожарным дивизионом в бою и тушивший все пожары. Он был подавлен происшедшей сдачей. В глазах у него стояли слезы. Сознание позора поражения убивало его, и он говорил, что пережить это невозможно: «Почему мы не затопили свои корабли? Мы сдались, как испанцы. Дальше жить не к чему!»